Главная ошибка дискуссий о гендерном равенстве

1

Один из самых популярных аргументов в любом споре: «А у меня все по-другому было». В риторике этот прием называется «анекдотическое свидетельство» и считается логической ошибкой, в которой объективные данные подменяются субъективным взглядом, исключение принимается за правило, а единичный случай заменяет статистику. Главный редактор Forbes Woman и Forbes Life Юлия Варшавская рассказывает, как примеры из личного опыта уничтожали дискуссии, в которых она участвовала, и объясняет, что на эти примеры надо отвечать.

Недавно в соцсетях неожиданно всплыл прошлогодний перфоманс художницы из Новосибирска Марии Кабашовой, которая в прямом эфире часами чистила 157 килограммов картошки. 20 лет назад, в 2001 году, похожий проект делала Юлита Войчик из Польши — правда, она осилила всего 51 кг. Каждая из художниц хотела поднять проблему невидимого и неоплачиваемого женского домашнего труда, который принимается обществом как нечто само собой разумеющееся. В гендерных исследованиях это называют «двойной нагрузкой»: когда женщина целый день работает, а потом выполняет вторую работу — по дому.

Не знаю, как встретили идею Войчик в 2001-м (наверняка лучше, потому что в интернете не было такого количества высококлассных экспертов по любому вопросу), но перфоманс Кабашовой, почти незаметно прошедший в YouTube, спустя год нашел своих лучших зрителей и комментаторов:

Как и почти всегда в дискуссиях по гендерным вопросам, эксперты по чистке картофеля накрутили котлеты вместе с мухами, то есть перепутали эмпирический опыт с социальным явлением. И так происходит в русскоязычном пространстве с любой дискуссией, так или иначе связанной с гендерным равенством: она моментально опускается на уровень бытового языка и личного опыта, а то и сразу double combo — уносится в обсуждение личного опыта наших бабушек в Советском Союзе, который, как известно, «родина слонов» и полного равенства.

Все это происходит не только в чатиках «любящих матерей и счастливых жен». За последние годы я провела десятки сессий на всевозможных форумах — от государственных до подпольно-феминистских, — и любой разговор о правах женщин очень быстро заканчивается рассказом какой-нибудь CEO-специалистки какой-нибудь компании о том, как ее муж варил кашу детям, пока она строила завод. Или, наоборот, не варил, а она все равно строила — и дальше оказывается, что позиция женщины по поводу положения других женщин сформирована не «биг датой», а тем, насколько ей повезло с мужем и заводом.

Однажды я была модератором на большой профессиональной конференции по вовлечению женщин в STEM (естественные науки, технологии, инженерия и математика. — Прим. «Холода»), и, так как дискуссию задержали на полчаса, у меня была возможность поговорить с ее участницами о том, что им было бы интересно обсудить во время нашей панели. Я подходила к каждой из них отдельно — и все пятеро сказали, что хотели бы поделиться личным опытом, как они совмещали рождение детей с карьерой. В тот момент я с грустью посмотрела на свои вопросы об изменении высшего и среднего образования, гендерной дискриминации и системном подходе к созданию доступной среды в STEM и поняла, что понимание этой дискриминации у нас все еще находится на младенческом уровне.

То есть вот мы бежим с цифрами о неоплачиваемом и невидимом домашнем труде, вооружившись статистикой McKinsey Global Institute и «библией» феминисток — «Невидимые женщины» Кэройлан Перес. Мы заявляем, что женщины выполняют 75% всей неоплачиваемой домашней работы. Согласно данным ООН, в странах Восточной Европы и Центральной Азии женщины в среднем тратят четыре с половиной часа в день, а мужчины чуть больше двух часов на неоплачиваемый труд. В совокупности с оплачиваемым трудом женщины проводят за работой гораздо больше времени, чем мужчины. Исходя из этой статистики, 157 килограммов картофеля из Новосибирска не кажутся таким уж художественным преувеличением, но что нам цифры от McKinsey, если муж той женщины из фейсбука чистит картошку сам.

Неоплачиваемый труд — лишь пример, который всплыл благодаря арт-перфомансу из Новосибирска. Такая же реакция возникает на цифры по зарплатному разрыву (в России он достигает почти 40%), по домашнему насилию (тут вообще любые данные в десятки раз меньше реальности), по гендерной дискриминации в различных профессиях. Но для многих «я с таким не сталкивалась» означает буквально «этого не существует».

Судя по моему опыту, практически любое интервью с женщиной в топ-менеджменте можно свести к выводу: «Мне в жизни ничего не мешало — я просто работала и добилась своего». Иногда к этому добавляется что-то в духе: «У меня трое детей, и я очень много работала, стала генеральным директором — и со всем справилась, надо просто иметь характер и уметь выстраивать тайм-менеджмент». Это похвально, только вот очень вредно, потому что ошибка выжившего подается как норма, которая обесценивает положение, в котором находится большинство. По данным на 2021 год, среди глав советов директоров в России было 6,7% женщин, а среди членов советов директоров — 19,7%, что не дотягивает не то что до норм diversity, а даже до норм приличий. А теперь представьте, какие цифры нас ждут в 2023 году после ухода почти всех западных компаний, где женщин в советы директоров ставили как минимум для отчетности перед головными офисами.

При этом, по опросу Headhunter в 2019 году, ключевыми причинами, замедляющими карьерное развитие, по мнению самих женщин-руководителей, является профессиональное выгорание (30%), возрастная (26%) и гендерная (13%) дискриминации. А в 2018 году исследование Thomson Reuters показало, что каждая четвертая деловая женщина в России и странах СНГ сталкивалась с проявлением дискриминации на рабочем месте. Интересно, почему эти женщины выгорают? Не потому ли, что так просто совмещать двойную нагрузку и доказывать на работе, что ты способен выполнять работу не хуже, а лучше мужчин? Наверное, их мужья просто не чистят картошку или они сами не умеют выстраивать тайм-менеджмент.

И пока на женском саммите Forbes в США Мелинда Гейтс в интервью говорит, что поддержка женщин начинается с признания важности домашнего труда, потому что «на неоплачиваемой работе женщин строится мировая экономика», главному редактору российской версии приходится отбиваться от очередного пиарщика женщины топ-менеджера, которая хочет рассказать, как она совмещает материнство, физическую форму и работу.

Я не хочу обесценивать личный опыт разных женщин: в конце концов, из него и складываются социологические данные больших исследований. Просто проблема российского дискурса в том, что ему выгодно находиться в состоянии ртутных шариков, у каждого из которых свой личный опыт падения на пол. Но если все эти шарики собрать в один градусник, температура дискуссии о гендерном равенстве может оказаться смертельно высокой — придется как минимум принять закон о домашнем насилии и все такое, — а это никому в России не нужно, кроме кучки «левых профемок, транслирующих западные ценности».

Не подумайте, я не жалуюсь: мы сделали так много, как могли, несмотря вообще на все, но я 10 лет работаю в благотворительности (я сейчас имею в виду не российскую журналистику, а реальные НКО) — и знаю, что любые локальные изменения могут идти только вслед за системными и институциональными. И готова бесконечно повторять за профессором Аззуррой Ринальди, главой Школы гендерной экономики в Римском университете Сапиенца: «Институтам стоит принять гендерную перспективу — осознать, что каждый потраченный евро или доллар по-разному влияет на жизнь мужчин и женщин. И придерживаться этой перспективы, разрабатывая государственную экономическую политику».

Поэтому мне бы хотелось, чтобы мы постепенно переходили с дискуссий о совмещении подгузников с лэптопом к обсуждению стратегий преодоления гендерного неравенства на корпоративном, государственном и любом другом уровнях. И не в рамках локальных фем-дискуссий, а на уровне общества, которое понимает, что решение частного вопроса (сколько я лично чищу картошки в день) зависит от того, сколько в совокупности чистят картошки 78,8 миллиона женщин в моей стране. Я хочу, чтобы женщины в больших компаниях оперировали большими цифрами, как они делают в своей непосредственной работе: вряд ли они решают судьбу, например, нового медицинского препарата, исходя из того, снял ли он боль им лично (или их бабушке в Советском Союзе).

Но, конечно, если в стране в целом десятилетиями подрывался уровень доверия к социологическим исследованиям, потому что они либо ангажированы, либо врут, либо опрашиваемые боятся отвечать честно, либо в тоталитарных режимах вообще не бывает социологии, то гораздо проще опираться на личный опыт и опыт соседей, чем на большие данные. Но эта проблема гораздо шире «женского вопроса». И снисходительное и часто презрительное отношение к дискуссии о гендере базируется ровно на том, что это «разговор о каких-то бабских штучках» — в то время как в мире это уже давно наука, основанная на больших исследованиях и данных.

И мне бы хотелось, чтобы мы однажды обнаружили себя в дискуссии, где «я с таким не сталкивалась» равно «у меня нет релевантного опыта, и я должна больше узнать об этой проблеме — подскажите, к каким источникам обратиться за информацией». Потому что все данные у нас на руках, осталось перестать отрицать проблемы.

Сообщение Главная ошибка дискуссий о гендерном равенстве появились сначала на Журнал «Холод».