Депутат Госдумы написал на меня донос

Денису Леонтовичу 23 года, он — открытый гей и бывший сотрудник Агентства по реализации молодежной политики Самарской области. Весной 2024 года он был вынужден уволиться после травли в соцсетях, вызванной постами депутата Госдумы Александра Хинштейна. Сейчас Леонтович уехал из России и запросил политическое убежище во Франции. Леонтович рассказал «Холоду» о том, каково это — быть геем и работать на государство, которое принимает гомофобные законы.

Школа и буллинг

Я родился и вырос в Самаре, в детстве учился в самой обычной школе. Нельзя сказать, что это было лучшее время в моей жизни: подростковый возраст в принципе приносит кучу проблем, а я довольно рано понял, что я гей.

Я начал о чем-то догадываться уже в 11 лет, и мне понадобилось много времени, чтобы принять себя. Это было нелегко. Дома постоянно случались скандалы из-за моей ориентации, да и в школе мне приходилось несладко. Хоть я не афишировал свою ориентацию, большинству одноклассников все было понятно без слов. Подростки часто не знают, что такое толерантность — и мне пришлось узнать, что такое буллинг. К счастью, я не подвергался физическому насилию, но психологическое давление чувствовалось постоянно. Некоторые сверстники со мной не общались и делали вид, что меня не существует. Другие, наоборот, уделяли мне излишнее внимание: в итоге я подвергался насмешкам все время, пока учился в школе.

Впервые в безопасности я почувствовал себя только в университете: все-таки это академическая среда, туда приходят достаточно осознанные люди. Тогда я понял, что не хочу ничего скрывать, не хочу бояться себя, быть в шкафу. Естественно, я не ходил по коридорам с флагом, но практически все были в курсе того, что я гей, включая преподавателей.

На третьем курсе университета я понял, что хочу заниматься экологическим просвещением, и основал студенческую организацию ALTER EСO. Мы начали с локальных мероприятий, потом вышли на региональный уровень.

Администрации вуза поддерживала меня: меня пригласили работать в отделе молодежной политики университета и заниматься экологическим просвещением на более серьезном уровне. Я любил эту работу. Во многом она помогла мне справиться с тем шоком, который я пережил, когда началась война. 

Когда в России ввели новые законы против ЛГБТ — это меня не удивило: камон, я всю жизнь прожил в России, я знаю, как в России к геям относятся. Появление таких законов было вопросом времени. Когда их приняли, я подумал: ну вот, мы пробили очередное дно. Из-за мобилизации, войны и остальных моральных потрясений у меня просто не осталось сил волноваться еще по поводу этого. Я жил и работал, чтобы приносить пользу своему городу, а то, что государство решило не считать меня человеком, — есть много людей с таким мнением, одним больше, одним меньше — не имеет значения.

Сделка с совестью

Я никогда не планировал работать на государство — просто так получилось. 

В 2023 году я проходил обучение социальному проектированию от Агентства по реализации молодежной политики Самарской области. Это такая организация, которая занимается работой со студентами, активистами, волонтерами. Мне было это интересно, потому что я хотел получать гранты на свои проекты. 

Вскоре я узнал, что в Агентстве есть вакансия, и в феврале 2024 года отправил свое резюме. Собеседование было удачным — меня взяли на должность менеджера отдела социального проектирования. Агентство подчиняется непосредственно областному Министерству образования. Там есть разные направления, в том числе и пресловутое патриотическое воспитание, но мой отдел занимался только социальными проектами. В мои обязанности входила консультация молодежи: я помогал создавать заявки на гранты, которые имели высокий шанс одобрения. 

Работа во многом была построена на компромиссах. 

Я часто сталкивался с мнением, что если ты частник, то ты хороший человек, а если ты получаешь деньги от государства, то ты чуть ли не поддерживаешь этот режим и эту войну. Я не согласен с этим мнением абсолютно. Да, нужно помогать жертвам этого режима. Но жертвы этого режима — это не только политзаключенные, представители ЛГБТ и женщины, пострадавшие от домашнего насилия. Люди, которые страдают от экологических проблем, люди, которые страдают от отсутствия доступа к качественному образованию, тоже нуждаются в помощи. И если я могу хоть как-то помочь им, неважно, на какие деньги, хоть на государственные, хоть на частные, мой моральный долг — сделать это.

В моей картине мира я могу забрать у государства деньги, чтобы оно не тратило их на пропаганду, и направить их на то, что я считаю важным. Но это, опять-таки, сделка с совестью. Например, среди экологов часто обсуждают, этично ли брать деньги у нефтяных компаний на реализацию своих проектов, этично ли брать деньги у государства. Тут у каждого своя грань допустимого, но я считаю, что если хотя бы одна копейка поможет конкретному человеку, если деньги пойдут на что-то хорошее — почему бы и нет? Пусть меня закидают камнями за это высказывание, но я по-прежнему так считаю.

Я уверен, что можно, работая в госструктуре, не поддерживать политику государства. Ведь это такая же работа, как в университетах, как в школах, как в больницах. Там тоже люди работают на государство, и это нужная работа. Если сейчас все «хорошие русские» уедут из школ, кто в них останется? Одни пропагандисты и мракобесы. 

Все проекты, которые я вел, не были политически ангажированы. Но стоит понимать, что все-таки это государственная структура и государственный конкурс. Есть темы, на которые невозможно было бы получить грант — например, проект помощи ЛГБТ-подросткам гарантированно не был бы одобрен. Мы работали в основном с грантами Росмолодежи. К сожалению, реальность такова, что не пройдет проект, который противоречит политике государства, пусть даже не очень человечной.

Я очень четко определил для себя границу: я никогда не буду участвовать в мероприятиях, которые поддерживают войну и разжигают ненависть, не пойду вбрасывать бюллетени на выборах, не буду восхвалять власть в соцсетях. Если это была сделка с дьяволом, то такие были мои в ней условия. И если бы эти условия нарушались, то я уволился бы в этот же день. Я обозначал эти границы всегда для своего начальства, и они принимали меня на работу именно на этих условиях.

Я знал, что на государственной службе много негетеросексуальных людей — некоторых лично. Это чисто статистически так: в каждом коллективе есть такие люди. Я не общался с ними близко. Все они стараются не афишировать свою ориентацию: кто-то прям совсем закрывается, кто-то чуть более открытый. Но, естественно, всем им страшно за себя, за свою жизнь, здоровье, карьеру, репутацию. Им приходится скрываться и не быть до конца собой. Многие из них — неплохие люди, которые делают полезные и важные дела.

Травля и увольнение

Воскресным вечером 31 марта 2024 года мне вдруг позвонила моя начальница и спросила, видел ли я посты, гуляющие в телеграме. Я сказал, что нет. Она переслала мне пост из канала «Уленшпигель».

Моей первой реакцией был смех, потому что это было дешево, пошло и отвратительно. Там были какие-то фотографии из моего инстаграма, скриншоты сторис трехлетней давности. После того, как инстаграм заблокировали, я не очень часто им пользовался и не счел нужным его чистить. Это старые фотографии, их еще надо постараться найти. Там не было ничего криминального — просто фотографии с моим бывшим партнером. На них мы держимся за руки, он целует меня — в принципе то, что делают во всех своих соцсетях гетеро-люди. И я никогда считал неправильным скрывать такое. Почему у каких-нибудь Маши и Вани есть право на это, а у меня нет?

Я подумал, что этот пост — какие-то бредни анонимных сумасшедших. К тому же там весь канал был такой, с криками о засильи навальнистов в правительстве области. Я не отнесся к этому серьезно — в России же все забывается быстро, у нас не принято отменять людей.

Но на следующий день эти фотографии перепостили местные анонимные телеграм-каналы, началась рассылка по учительским чатам в ватсапе — вот, посмотрите, кто у нас работает в образовании. Когда на ситуацию обратили внимание региональные СМИ, у меня еще была надежда, что история забудется через неделю. Но к вечеру на это обратили внимание уже федеральные СМИ, а депутат Александр Хинштейн выложил пост, где призывал «защитить детей от педерастов». 

Хинштейн приложил фото моего выступления перед школьниками и призвал начать в отношении меня проверку. Этот пост перепостил Владимир Соловьев. В этот момент я понял, что все серьезно и что мне нужно действовать очень быстро, чтобы не попасться в руки сотрудников правоохранительных органов.

В тот же день моя начальница предложила мне написать заявление по собственному желанию. Я понял, что бороться бессмысленно — мне вообще было не до этого. Я понимал, что время идет на часы, что меня могут задержать — мне грозило уголовное дело по экстремистской статье. Я не хотел испытывать судьбу.

К тому же какие-то правые каналы сдеанонили меня и слили номер, адрес прописки и бывшего места жительства в Самаре. Я не хотел, чтобы меня убили, подкараулив у подъезда.

Взяв документы и наскоро собрав вещи первой необходимости, я той же ночью сел в машину и уехал. О том, куда я направился, знали только самые близкие друзья — даже родителям я позвонил, только когда был на границе с Казахстаном. Утро 2 апреля я встретил в новой стране.

Из Казахстана в Европу

Конечно, для родителей все это было шоком, но они меня поддержали. Они верили, что скоро я смогу вернуться в Россию. Но мне в личку сыпались угрозы и оскорбления. «Ты пидорас, который порочит честь нашего города», «Мы тебя найдем где угодно» — читал я каждый день. Большинство сообщений были от пустых страниц без аватарок, но были и обычные люди, которые прочитали обо мне в каком-то новостном паблике. 

В Казахстане я оказался в плачевном положении: один, без денег, без друзей, без плана на будущее. Первое время мне финансово помогали родители и друзья. Я переехал в Алматы, устроился репетитором английского языка, получал копейки. Параллельно мне нужно было искать жилье, получать разрешение на временное пребывание.

Чуть позже со мной связались правозащитники из EQUAL PostOst, которые предложили помощь. Так я начал собирать документы на визу во Францию, которую и получил через четыре месяца. С покупкой билетов на самолет мне помогли ребята из «Сферы» (правозащитная организация, помогающая ЛГБТ-людям. — Прим. «Холода»)

Я прилетел в Париж 29 августа и сразу же запросил политическое убежище. Сейчас я живу в Нормандии, получаю пособие, жду, пока рассмотрят мое дело, и надеюсь на позитивный исход.

Когда я приехал во Францию, мне стало легче дышать. Я отчетливо помню момент, когда я в первый раз увидел в Париже двух парней, которые шли по улице и держались за руки. Это вызвало у меня диссонанс: они это реально делают, не боятся за свою безопасность, обсуждают что-то, а всем людям вокруг до них нет никакого дела. Такие маленькие моменты мне доказали, что и я в безопасности. Всем неважно, гей ты или нет, — это такая же обыденность, как если бы ты был натуралом.

Я часто слышу дискуссии о том, можно ли раскрывать ориентацию геев в высших эшелонах власти. С одной стороны, они могут быть людоедами, принимать гомофобные законы, быть очень неприятными людьми. Но как человек, которого травили за его ориентацию, я считаю, что с моральной точки зрения аутинг неприемлем. Если бы у меня на руках лежал компромат на депутата Хинштейна, где были бы его личные фотографии с каким-нибудь мужчиной, я бы их не обнародовал. Если я так поступлю — чем я лучше, чем все эти хинштейны? Даже после всего случившегося я не хочу никому мстить. Пусть он живет свою жизнь. Я верю, что все, совершенное тобой, вернется к тебе бумерангом.

Сейчас я посвящаю много времени себе, пытаюсь отрефлексировать то, что со мной произошло, начинаю вставать на ноги. Очень хочу как можно быстрее адаптироваться к новым реалиям, влиться в общество, выучить язык. В будущем я хотел бы связать свою жизнь с правозащитной деятельностью, волонтерить и помогать беженцам из России. 

Я хочу вернуться в Россию и планирую это сделать, когда это будет безопасно. Когда начнут восстанавливаться дипломатические связи, когда отменят все дискриминирующие статьи, я вернусь и буду работать на свою страну дальше. Я не знаю, когда это время настанет. Надеюсь, что не придется ждать целый век, как это было с белыми эмигрантами в XX веке. Мне остается только верить и надеяться.

Сообщение Депутат Госдумы написал на меня донос появились сначала на «Холод».