Меня назвали «леваком». Это оскорбление? И что вообще это значит?

Как правило, споры о политике неминуемо заканчиваются не только упоминанием Гитлера, но и попыткой заклеймить собеседника «леваком» или «праваком». После этого дискуссия часто себя исчерпывает, ведь с оппонентом якобы «все понятно». Но что вообще значат эти размытые политические термины сегодня? И как их грамотно использовать? Разбираемся вместе. Осторожно, очень подробный эксплейнер «Холода».

Самые запутанные политические термины

Понятия «правые» и «левые» в политике появились во времена Великой французской революции. В Национальном учредительном собрании проходили дебаты о том, давать ли королю Франции право вето. Сторонники монарха сели справа от председателя собрания, а противники — слева. После этого в европейской политике левые стали ассоциироваться с прогрессистами, сторонниками более радикальных изменений, а правые — с консерваторами, выступающими за сохранение существующего порядка.

Но это не полная картина. Веком ранее в Англии произошла «Славная революция», в ходе которой победили сторонники «либерализма» — то есть идей о парламентаризме, частном предпринимательстве и демократическом участии всей нации в политике. Примерно в то же время либеральные принципы были сформулированы Джоном Локком. Его основной труд «Два трактата» тесно связывают с революционным движением. И либералов в Англии, и левых во Франции объединяли похожие цели и проведенные после победы реформы — учреждение полновластного парламента, упразднение сословных привилегий, развитие рыночной экономики.

Тем не менее эволюция политической философии расставила их по разные стороны. В XIX веке во многих частях Европы и в Северной Америке либеральная демократия стала основной формой политического устройства. Либералы все так же боролись с консерваторами за сохранение и укрепление нового порядка, расширение политических и рыночных свобод, против попыток вернуть сословные привилегии и монархию. Но теперь у них начала появляться оппозиция с другой стороны — политические силы, не считавшие новый порядок справедливым и требовавшие дальнейших реформ.

Их стали называть «левыми», и для них либералы тоже в каком-то смысле были консерваторами, которые противятся более радикальным реформам. Появился марксизм с его идеей о том, что капиталистический строй — это лишь промежуточный этап перед переходом к коммунизму. А также другие анархистские и социалистические философии, у которых были разные проекты будущего, но общая любовь к «коллективизму» — идее о том, что совместно люди могут устроить жизнь лучше, чем в соревновании друг с другом. Так индивидуалистический капитализм стал общим объектом критики для разных левых.

«Правыми» стали называть противоположные левым силы, даже если они и друг другу тоже противостояли. Это и классические либералы, и консерваторы-монархисты, и националисты. Кроме оппозиции левым, их объединяет общая приверженность к защите некоторого «естественного порядка вещей». Либералы того времени видели его в свободе торговли и договоренностей, консерваторы — в сословной структуре общества и божественном праве монарха. А национализм, относительно новое явление для XIX века, считал естественным деление на народы и потому ставил интересы нации на первое место.

В XX веке правые и левые прошли проверку на авторитаризм. В бывшей Российской империи к власти пришли большевики — наиболее радикальная ветвь российских левых, которые, провозгласив коммунистическую идею всеобщего равенства, тем не менее, к началу 1930-х построили тоталитарное государство.

Демонстрация в Петербурге. 1017 год. Фото: Shutterstock / Vida Press

То же случилось и с правыми, но только отчасти. Идеи националистов нашли свое развитие в расовых теориях, согласно которым народы от природы не равны и должны бороться с другими народами за ресурсы и «жизненное пространство». Так появились фашистские и нацистские режимы 1930–40-х годов. Стремление к восстановлению «естественного порядка» относит эти политические системы к правым. Сегодня такие движения называют «ультраправыми».

Но ассоциировать весь правый спектр с фашистами неправильно. Либеральные государства не поддержали Гитлера, и многие воевали против фашистских режимов в союзе даже с левым СССР. Сразу после общей победы над гитлеровской коалицией началась холодная война, и бывшие союзники стали противниками на следующие полвека. Оружием в этой войне стала и идеология.

Политики западных стран регулярно напоминали про авторитарные практики СССР: нарушения прав человека, массовые репрессии, принудительную коллективизацию. В левом Советском Союзе отвечали критикой и обращали внимание на расовое и экономическое неравенство в обществе. Обе стороны при этом обвиняли друг друга в порабощении людей, только в капиталистической версии роль Большого Брата выполняли партия и вождь, а в коммунистической — беспощадный рыночный капитализм.

Холодная война давно закончилась, но такие классические ассоциации по обе стороны баррикад сохраняются до сих пор. Так кто такие «правак» и «левак»? Например, правым консерватором может определять себя и классический либерал, и неонацист, и монархист, и либертарианец. То же самое и с левыми: это и анархисты, и «граждане СССР», и феминистки.

Две оси вместо одной

Самый простой способ как-то разграничить очень разные взгляды внутри правых и левых — добавить еще одну ось координат. В интернете вам наверняка попадался политический компас — из него часто делают мемы. На нем есть устоявшиеся цвета для каждого сектора — все из-за сайта с тестом, который появился в 2001 году. На самом деле политологи предлагали разные варианты компаса еще с середины прошлого века, но в общественном дискурсе прижилась именно такая модель, как на картинке.

Вертикальная ось отвечает за отношение к личным и политическим свободам. А горизонтальная — это как раз лево-правый спектр. К этому компасу очень много вопросов, особенно если оценивать его вместе с анкетой. В ней есть вопросы про отношение к конкретным политическим проблемам, которые хоть и делают попытку быть универсальными, все еще составлены в начале нулевых представителями богатых демократических стран. Автор самого популярного опросника Уэйн Бриттенден — директор новозеландской компании, владеющей сайтом с опросником и пишущий для нескольких британских медиа журналист. Социальные нормы меняются со временем и от общества к обществу, поэтому центральная точка компаса для автора схемы может очень сильно отличаться от центральной для человека из сегодняшней России.

Тем не менее компас помогает разобраться в сложной системе разных правых и левых. Ностальгирующие по СССР на этой схеме сразу отделятся от читателей журнала DOXA и окажутся в верхней левой части. В ту же сторону отправятся и левые, которые согласны на принудительные меры для того, чтобы достичь равенства, и готовы пожертвовать ради него личными или политическими свободами — это еще называют «командным» коллективизмом. А в самой нижней части спектра будут анархисты, уверенные в том, что добровольный коллективизм лучше всего государственного и рыночного.

С правой стороны все примерно так же: чем важнее для человека иерархия и централизация власти, тем выше его позиция на графике. Важно отметить, что иерархии — это не только про государства, но и про другие социальные авторитеты. Например, вера в «традиционные ценности», авторитет старших, религиозные заповеди и даже дворовые понятия — это «авторитарные» ценности, от которых может зависеть положение на компасе.

Например, на постсоветскую культурную среду сильное влияние оказала тюремно-воровская система иерархий, появившаяся в советских трудовых лагерях. Так что если вы живете «по понятиям», то будете высоко на авторитарной шкале, даже если не признаете власть государства.

Изначально координаты использовали, чтобы понять личные взгляды человека. Позже — чтобы попытаться объяснить идеологию различных объединений. Но здесь бывают трудности: разместить целую политическую группу на компасе сложнее, не у всех движений есть какая-то последовательная идеология.

Например, в правом верхнем секторе будет много разных групп, которые едва ли можно объединить последовательной системой взглядов. В западной политике их называют «альтернативными правыми», или «альт-райтами». Это в первую очередь консервативные движения. Они выступают за сохранение «традиционных ценностей».

Альт-райты против быстрых политических изменений, часто они особенно внимательны к изменениям в национальной, расовой, гендерной, сексуальной и религиозной политике. Классические либералы будут где-то в середине правого спектра. Для них обычно не так важны вопросы традиционных ценностей или, наоборот, борьбы с дискриминацией. Но они внимательно относятся к праву частной собственности, к приватности и к классическим гражданским свободам: свободе слова и свободе собраний. В нижней части правого спектра — либертарианцы, которые считают индивидуальные свободы основной целью, для достижения которой нужно избавиться от государства.

Важно также то, что внутри левого и правого спектра тоже можно быть левее или правее. Человек вполне может быть сторонником умеренно левых идей, но называть «леваками» более радикальных или даже просто более эмоциональных на публике левых. Но как мы вообще понимаем, что куда относится? Чтобы понять, по каким основным темам проходит это разделение, разберем самые популярные тезисы.

Правые — консерваторы, а левые — за прогресс?

Не обязательно. Это оценочные и относительные понятия. В большинстве западных стран уже 150–200 лет господствуют институты рыночной экономики и частной собственности. Поэтому там отстаивать главную роль этих институтов — это консерватизм, а оспаривать — прогрессизм (то есть стремление через реформы или революции достичь нового социально-политического строя, которого не было раньше).

В каждой стране добавляется свой контекст. В России это особенно сложно: страна 70 лет жила в рамках плановой экономики и при идеях социализма. Поэтому быть одновременно левым и консерватором в России вполне возможно, если видеть светлое будущее в том, чтобы вернуть социально-экономическое устройство СССР или хотя бы какие-то его части. И такие взгляды сегодня очень популярны.

Значит ли это, что каждый ностальгирующий по СССР — левый? Вовсе нет, ведь, кроме попыток построить социальное равенство, в Советском Союзе были и имперская внешняя политика, и доминирование интересов национального большинства внутри страны. Их ассоциируют с правой философией. Так что вполне можно быть консервативным правым — и скучать по СССР как по большой сильной русскоязычной империи.

Точно так же можно быть левым, не питая симпатий к СССР. Такие люди в России иногда называют себя «новыми левыми». Это те, кто критикует современный капитализм и связанное с ним неолиберальное устройство большинства современных стран — в том числе России. Но ответы предлагают искать не в прошлом, а в будущем. Или хотя бы в настоящем, часто приводя в пример Скандинавские страны.

Правые взгляды тоже могут быть связаны как с консерватизмом, так и с революционными стремлениями — в зависимости от конкретных норм, которые хочется вернуть, сохранить или впервые установить. Например, правым может называть себя и сторонник восстановления монархии, и мечтающий жить вне государства либертарианец.

Нападение казаков на участников митинга Алексея Навального в Москве. 5 мая 2018 года. Фото: Максим Змеев / AFP / Scanpix

Правые за свободу, а левые за справедливость?

Не совсем, они просто по-разному понимают эти слова. Для левых справедливость — это про равный доступ к свободам. Это еще называют «эгалитаризмом». По мнению итальянского философа Норберто Боббио, в современном мире левизну определяет не прогрессивность, а именно эгалитарные ценности. Поэтому защита прав меньшинств — это левая повестка. Ведь это про то, что меньшинства не должны получать меньше прав из-за своей идентичности. Поэтому большинство движений за права женщин, ЛГБТК+ людей, национальных меньшинств и мигрантов скорее левые.

Эгалитаризм относится и к экономике. Люди рождаются с разным капиталом и в разной среде. В современной экономике сочетание разных неравенств сильно влияет на успех в будущем. Левые не требуют законодательно уравнять всех в доходах, а хотят выравнивать стартовые условия — например, за счет бесплатного образования и медицины, социальных пособий, стипендий или безусловного базового дохода. Так они рассчитывают «ловушку бедности» — ситуацию, в которой бедным намного сложнее перейти на средний уровень доходов, чем со среднего подняться выше.

В правой логике справедливость — это свобода распоряжаться своими ресурсами без внешнего контроля. Только твое дело, кого пускать на свою территорию, кого нанимать в свою компанию и какой график труда устанавливать.

Важен и принцип свободы ассоциации: если частные условия в такой-то компании, заведении, городе или стране не подходят человеку, он свободен в поиске других мест для жизни и работы. И наоборот, организация может сказать индивиду: «Не нравится? Уезжайте, вас тут никто не держит».

Кроме того, правые отстаивают и абсолютную свободу слова — в том числе на словесную дискриминацию, пресловутый язык ненависти. ООН определяет его как коммуникацию, которая атакует, унижает или дискриминирует людей за то, кем они являются. Например, из-за религии, этничности, национальности, расы, цвета кожи, происхождения, гендера или другой части их идентичности.

Эта максима находит отражение в известной фразе: «Я не разделяю ваших убеждений, но готов умереть за ваше право их высказывать». Это крылатое выражение приписывают Вольтеру, но на самом деле его сформулировала писательница Эвелин Холл. Для правых такой подход важен, потому что государственные регуляторы должен заменить институт репутации, который создается именно через возможность публичного осуждения.

В итоге можно сказать, что и правые, и левые хотят свободы. Но первые видят угрозу для свободы в рамках, которые общество накладывает на всех через государственные институты. А вторые — в изначально неравном распределении власти в обществе, которое только усиливается при капитализме.

Участник протестов против избрания Джо Байдена президентом у здания Капитолия в Вашингтоне с флагом «Не наступай на меня». 6 января 2021 года. Фото: Alex Kent / Shutterstock / Vida Press

Левые за государство, а правые против него?

Отношение к этому институту — действительно краеугольный камень всех споров правых и левых. Правда, существующие государства не устраивают в полной мере ни тех, ни других. Но и здесь очень большую роль играет контекст.

По определению государство обладает монополией на насилие. Именно поэтому прогрессивные «правые» видят его главным антагонистом прекрасного общества будущего — в их мире оно всегда стремится к концентрации власти и авторитаризму. В самой радикальной версии этой логики единственный способ избавиться от тирании — упразднить государство как таковое.

Прогрессивные левые, наоборот, исходят из демократичности государства будущего. При этом существующие либеральные демократии они критикуют: в них не удается добиться полной репрезентации мнений в обществе из-за сильного неравенства ресурсов. В выборах участвуют те, у кого есть на это деньги, а выбираем мы не конкретные идеи и правила, а людей со своими внутренними мотивами. Левые предлагают формы демократии, альтернативные выборно-представительной системе. Например, в российском твиттере в 2021 году был популярен проект «Случайные люди», выступавший за демархию — случайный выбор людей в органы законодательной власти.

Тем не менее крайняя версия этих взглядов — анархо-коммунизм — тоже не видит будущего для государства. Главный теоретик анархо-коммунизма Петр Кропоткин писал, что «представительное правление выполнило свою историческую миссию» и видеть в государстве будущее социалистического общества — «совершать огромную ошибку». Вместо центральной власти должна сложиться конфедерация свободных самоуправляемых коммун.

С другой стороны спектра — анархо-капиталисты. Они тоже хотят отказаться от представительного государства, но считают, что неравенство ресурсов может само по себе быть альтернативой демократической репрезентации. «Невидимая рука рынка» действует в интересах общества: что людям нравится, что им приносит пользу, то и сможет заработать, расшириться и принести еще больше пользы. Но таким будет только неравенство, полученное после исправления всех исторических несправедливостей в распределении ресурсов, и в условиях нового действительно свободного рынка без влияния государств. Вместо них будут свободные юрисдикции, или, можно сказать, экономические зоны.

Поэтому можно сказать, что самые левые и самые правые в каком-то смысле сближаются по взглядам. И те и другие не видят будущего для центрального государства и репрезентативной демократии. В обеих моделях важен принцип свободы ассоциации — возможности людей беспрепятственно вступать и выходить из небольших самоуправляемых сообществ. Только левые называют их коммунами, а правые — юрисдикциями. Есть даже «теория подковы», согласно которой наиболее удаленные части компаса сближаются в пространстве. Представим банку из-под пива, на которую мы наклеим этикетку с политическим компасом. Если посмотреть на банку с лицевой стороны, левая и правая части спектра будут максимально удалены друг от друга. Но если развернуть банку, то можно увидеть, как они сближаются и право-левая ось по форме напоминает подкову.

Но эта метафора делает акцент только на сходствах. Философские противоречия остаются и становятся более явными при разговорах об экономике будущего.

Колонна анархистов на Первомайском шествии в Москве. 2013 год. Фото: Татьяна Макеева / Reuters / Scanpix

Экономика на стороне правых?

Классическая либеральная экономическая мысль заключается в том, что если каждый думает о себе, то всем в обществе становится лучше. Такой подход еще называют «рациональным эгоизмом». Идею о том, что от вмешательства государства в экономику всем будет только хуже, озвучивал еще один из основателей экономической науки Адам Смит. Многие государства доверились описанной им «невидимой руке рынка». Но около века назад в США начался экономический кризис, ставший потом мировым — Великая депрессия. О ее причинах до сих пор ведутся споры, но большинство макроэкономистов согласны: рынок вышел из равновесия, и от этого пострадали миллионы людей. А более активное вмешательство Центробанка помогло бы избежать цепной реакции и кризиса.

Великая депрессия дала начало кейнсианству — так обычно называют систему взглядов на регулирование экономики, в основе которой лежит работа «Общая теория занятости, процента и денег» Джона Кейнса. Эта теория предполагает, что стабильность экономики нужно поддерживать, вовремя меняя ключевую ставку или прибегая к резкому увеличению бюджетных расходов. Такие методы лежат в основе политики большинства современных Центробанков, в том числе российского.

Макроэкономика развилась в отдельную научную дисциплину. В середине XX века в ней преобладали взгляды кейнсианцев, и они транслировались в политику крупнейших экономик мира. Государства активно вмешивались в рынок, чтобы бороться с его нестабильностью.

Но во второй половине века стали популярны взгляды, которые оформились в «новую классическую» теорию. Она основывается на сложных математических моделях взаимосвязанных рынков и рациональном поведении участников экономики, но учитывает современные знания о поведении людей и компаний. Например, признает стремление участников рынка к стабильности вопреки росту и склонность использовать государство для получения выгоды нерыночными путями. Проще говоря, «новая классическая» теория претендовала на более глубокое понимание современной экономики. Хорошо понимая законы, по которым она работает, можно вернуться к меньшему государственному вмешательству без рисков очередных кризисов.

Эти идеи были очень популярны в 1970-х на фоне топливного дефицита. Один из главных теоретиков «новой классической» теории Милтон Фридман даже получил Нобелевскую премию по экономике и стал советником президента США республиканца Рональда Рейгана и главы правительства Великобритании Маргарет Тэтчер. Это наиболее правый период в экономической политике этих стран: активно происходит приватизация государственной собственности, сокращаются государственные расходы на социальные программы, снижаются налоги. Рост экономики действительно ускорился, и «новая классическая» теория осталась в тренде примерно на четверть века. Кстати, реформы российской экономики в 1990-х тоже проводились под влиянием экономистов этой школы мысли; об их эффективности до сих пор спорят.

В «новой классической» теории кризисы — это тоже часть равновесия экономики, так как позволяют избавиться от неэффективных бизнесов. Но после мирового финансового кризиса 2008 года, который не смогли предсказать и предотвратить крупнейшие регуляторы, актуальность набирает уже «новое кейнсианство». Оно тоже использует сложные модели для предсказания поведения рынков, но в целом считает экономику неравновесной и исходит из необходимости ее стабилизации государством. Можно сказать, что это спор правой и левой мысли внутри экономической науки. И сейчас левая пользуется большим спросом: государства хотят сглаживать кризисы, поэтому в Центробанках работает больше «новых кейнсианцев».

В подтверждение большей эффективности право-либеральной экономики нередко приводят сравнение темпов экономического роста Скандинавских стран с западной Европой. В 1870–1970-х годах эти страны были ближе к классическому либерализму — и росли быстрее южных соседей. А с 1970-х в этих странах доминирует леволиберальная политика, с более высокими налогами и социальными расходами. И в этот период рост в среднем хуже, чем у более праволиберальных европейских соседей. Но это сильное обобщение, которое не учитывает многих факторов. Например, две мировые войны, сильнее всех затронувшие Центральную Европу.

Есть и обратные экономические примеры. Например, в США исследовали эффект для экономики от трат, которые совершают богатые и бедные. Получилось, что каждый доллар, выплаченный работающим на МРОТ, приносит почти в три раза больше экономического эффекта, чем каждый доллар из бонусов сотрудникам финансового сектора Нью-Йорка. Проще говоря, бедные потратят каждый лишний полученный доллар так, что создадут спрос и сделают вклад в экономический рост. А вот каждый лишний доллар богатых даст гораздо меньше роста, потому что, скорее всего, окажется на банковском вкладе, в ценных бумагах или будет вложен в недвижимость. Это тоже участие в экономике, но в среднем такие вложения приносят меньший рост ВВП, чем покупка товаров и услуг.

Если говорить о микроэкономике, то есть о том, как устроена экономическая жизнь отдельных акторов — людей и бизнесов, — то тут последние полвека господствует неолиберализм. Это те же принципы, на которых строилась макроэкономическая политика времен Рейгана и Тэтчер. Но если на уровне Центробанков от нее отошли, то в обычной жизни она сохраняется, несмотря на то что многие давно говорят о ее кризисе.

Одна из основных претензий к неолиберализму — ускорение роста неравенства. Дело в том, что капитал в неолиберальной экономике концентрируется и, похоже, стал более важным источником дохода, чем труд. Сегодня наследник крупного имущества может вложить его в пакет на долгой дистанции стабильно растущих ценных бумаг, и за десятилетия он значительно увеличит свое состояние — в отличие от человека, который пытается создать свой первый капитал с помощью работы или бизнеса. Люди все чаще замечают, что их уровень жизни не растет, а, возможно, даже падает вопреки росту доходов. Еще заметнее это отражается на поколенческом неравенстве, про которое есть популярный мем. Вот одна из его вариаций:

На вершине этой растущей пирамиды неравенства — многомиллиардные корпорации, которые по своим возможностям могут превосходить государства. Некоторые левые критикуют саму возможность такого разрыва в состоянии и в шутку предлагают «съесть богатых».

Хотя богатство компании не означает аналогичное богатство ее владельца: условный Джефф Безос не может просто обналичить свою долю в акциях Amazon, не обрушив их стоимость. Но левые считают, на сколько Безос богатеет в секунду, чтобы наглядно показать проблему.

Чем сильнее неравенство, тем сложнее его осознать. Богатые не представляют, что на минимальную зарплату реально кто-то живет (можно вспомнить бывшего вице-премьера Игоря Шувалова, которого насмешили маленькие квартиры россиян), а бедные — что можно зарабатывать в тысячи раз больше.

Для левых важно неравенство в объемах власти, которые зачастую напрямую зависят от экономических ресурсов. Большой капитал имеет намного больше возможностей повлиять на политику, чем отдельный человек. А нобелевский лауреат по экономике Джозеф Стиглиц в 2012 году написал целую книгу о том, как высокий уровень неравенства вредит демократии.

Впрочем, радикальные левые ставят под сомнение сами принципы работы экономики. Например, есть движение за экономику дероста. Его представители считают, что рост экономики — это не цель, а проблема, с которой нужно бороться. Ресурсы планеты конечны, а значит, экономика не должна быть ориентирована на бесконечное развитие.

Сторонники дероста предлагают оценивать эффективность экономики не в ее увеличении, а в сокращении экологического вреда, неравенства и социальном благополучии. Среди конкретных идей — сделать экономику менее глобальной. Например, не тратить ресурсы на доставку марокканских мандаринов в Россию, а потреблять их там, где они производятся.

Наука на стороне левых?

Если смотреть на главные поводы для столкновений левых и правых за последние несколько лет, может сложиться впечатление, что левые отстаивают естественные науки. Например, экология стала традиционно левой повесткой. Именно левые партии и активисты по всему миру выступают за ограничение выбросов парниковых газов и переход на возобновляемые источники.

Правые были склонны оспаривать теорию глобального изменения климата, а когда она стала более общепринятой — поддерживать более компромиссные меры в борьбе с ним. И даже если задавать левым и правым вопрос о доверии к ученым в рамках этой темы, заметен разрыв: те, кто определяет себя как правые, чаще не доверяют ученым и считают, что они ангажированы, потому что им выгодно говорить о проблемах, чтобы сделать себе имя. Правда, это поляризованное американское общество. Похожие исследования в Европе показывают куда меньшее влияние политических координат на отношение к глобальному изменению климата, хотя оно все еще заметно.

Или вспомним пандемию коронавируса. Американское общество поделилось на два лагеря: левые демократы гораздо охотнее верили заявлениям ВОЗ и поддерживали локдаун. А правые республиканцы были склонны недооценивать риски и протестовать против строгих ограничительных мер. В итоге среди республиканцев наблюдалась более высокая смертность от Covid-19, чем среди демократов. В России против локдауна громче всех выступали представители Либертарианской партии России.

Есть и менее горячий пример — градостроительная политика. Наука урбанистика с середины прошлого века изучает эффекты разных политик на жизнь людей в городах. Благодаря множеству исследований мы точно знаем, что автомобили убивают людей больше любой другой внешней причины, делают города менее привлекательными и приятными для жизни. Но тут мы наблюдаем поляризацию: правые последовательно отстаивают бесплатные парковки в центре города, а левые — ограничение скорости и развитие общественного транспорта.

Это еще одно столкновение консерваторов и сторонников реформ. Во всех этих примерах научные теории обосновывают неправильность какой-то части современного устройства жизни. Если с ними соглашаться, то нужно довольно радикально перестраивать жизнь. Это гораздо лучше сочетается с современным левым движением. Тем, кто выступает за смену всей устоявшейся неолиберальной системы, изменения в энергетике или градостроении не кажутся такими радикальными.

Но, требуя изменений в соответствии с новыми научными данными, левые хотят сделать лучше всему обществу. Снизить смертность или остановить климатические изменения — это коллективистская цель. Многие правые тут скажут, что общественное благо — это, конечно, хорошо, но индивидуальные свободы важнее. Например, свобода передвигаться по своему городу на своем автомобиле. И свобода самому решать, пристегнуться ремнем безопасности или взять на себя риск.

Участники Лондонского прайда фотографируются на фоне религиозных протестующих. 1 июля 2023 года. Фото: Vuk Valcic / SOPA Images / Sipa USA / Vida Press

Это все какая-то утопия!

И левые, и правые прогрессисты постоянно обвиняют друг друга в том, что их идеи — нереализуемая утопия.

Многие проекты будущего, действительно, сложно представить. Например, к либертарианской теории есть вопрос: как будет поддерживаться общественный порядок, защита жизни и частной собственности без государства? Проблему предлагают решать связкой частных или добровольных полиций, частных судов и принципа ненападения — одного общего закона, который принимается всеми, кто находится на территории этой либертарианской земли будущего. Если кто-то применяет насилие, против него можно применять любые оборонительные меры самостоятельно или при помощи частной компании.

Но это решение критикуют за непрактичность: не всегда понятно, кто был инициатором насилия, а желающий совершить насилие может быть лучше подготовлен, чем жертва. И за аморальность: вытоптавшего частный газон можно застрелить, ведь он покусился на собственность. Ну и, конечно, все упирается в деньги: у более богатого лучше охрана, больше рычагов влияния на частный суд и на общественное мнение.

Другой объект критики — принцип собственности. Некоторые из трактовок этого принципа отделяют тело от труда, что допускает возможность человека продать себя в рабство. Еще есть вопрос о том, с какого возраста человек может принимать такие решения. Многие либертарианцы считают единый определенный государством возраст взросления насильственным вторжением в добровольные отношения. А их критикуют за желание пользоваться детьми, которые не могут дать осознанный отказ.

К левым вопросов не меньше. Главный — чем заменить рынок? В модели анархо-коммунистического общества Кропоткина, которое состоит из федерации свободных коммун, экономические решения принимаются «снизу вверх, суммируя потребности индивидов и сообща согласуя их друг с другом в интересах всех».

В этом можно увидеть возрождение плановой системы. Тут критики скажут, что пока что ни один эксперимент с плановой экономикой в масштабах целого государства не был успешен ни экономически, ни политически. Такие страны почти всегда беднели в сравнении с капиталистическими соседями и очень часто скатывались в авторитарные режимы. Но анархо-капиталисты ответят, что план спускался сверху, был авторитарным решением государства, а не низовой договоренностью свободной коммуны, поэтому и не работал.

Как будет устроена правовая система в таком обществе, тоже не до конца понятно. Предлагая отказаться от частной собственности, анархо-коммунисты выступают за сохранение личной собственности — это все, что предназначено для личного пользования. Если право личной собственности на что-либо от зубной щетки до машины исходит от коллективного решения некой коммуны, будет ли она эффективна в охране этого права? Вопрос о том, как именно будет работать «распределенная справедливость», на которую ссылаются в контексте охраны личной собственности в обществах без государства, мало изучен.

А можно быть левым или правым, но без этих утопий?

Конечно. Дело в том, что радикальные системы политической философии часто заметнее умеренных. Они потому и радикальные, что бросают вызов норме и вызывают эмоции. Часто их озвучивают активисты, для которых важна идеологическая последовательность своих взглядов. Такие высказывания охотно ретвитят и сторонники, и ярые противники. Недоступность реального политического участия тоже подталкивает многих российских активистов к теоретическим спорам.

Но некоторые современные исследователи считают, что цельные идеологические системы играют в политике все меньшую роль. Значение имеют не теоретические установки участников политики, а позиции по конкретным вопросам, которые они отстаивают в моменте. Эти позиции могут быть иногда правыми, а иногда левыми, но люди могут не задумываться об этом разделении.

Правда, есть и другие данные: например, в США в последние годы наблюдается политическая поляризация между правыми республиканцами и левыми демократами. Почти любой общественный вопрос неизбежно становится элементом правой или левой повестки, будь то коронавирус или способы добычи полезных ископаемых. Особенно поляризация видна на опросах по темам, которые были дискуссионными уже давно. Например, всего 30–40 лет назад сторонники республиканцев и демократов имели схожие позиции по доступности абортов, а в последние годы они стали практически прямо противоположными.

Во время споров слова «правак» или «левак» часто используются как ярлыки, через которые оппоненту приписывается весь спектр взглядов. Таким образом говорящий вырывает одну идею из контекста и тут же приписывают человеку целую систему ценностей, причем в самом ее радикальном виде. Или самом глупом по его мнению. Это манипуляция — попытка размыть позицию по конкретному вопросу и приписать позиции, которые спикер на самом деле не занимает.

При этом, если последовательно открещиваться от каждой из сторон, можно прослыть «центристом». Это слово тоже нередко используют как унизительный лейбл, который означает либо аполитичность, либо трусость в выражении позиции. Это тоже манипуляция: центрист вполне может быть вовлечен в политику не меньше правых и левых, хорошо понимать их философию, но считать проблемы слишком сложными, чтобы решить их одним универсальным подходом. Или даже видеть максимальным идеалом будущего не победу одной из сторон, а результат их бесконечной конкуренции.

Сообщение Меня назвали «леваком». Это оскорбление? И что вообще это значит? появились сначала на Журнал «Холод».