1 year ago
66
Здание правительства Москвы с символом "Z". Фото: Konstantin Zavrazhin/Getty Images Я видел наш город разным: веселым, грустным, напуганным, возмущенным, протестующим, смирившимся. Сегодня он кажется мне вязким: в нем будто бы всё возможно, и одновременно — будто бы ничего.
10 декабря, в День прав человека, молодежь в Москве репетировала вербатим про облаву на Открытое пространство — общественную инициативу, своего рода гибрид коворкинга, дискуссионного, выставочного и кинозала, приюта для групп психологической самопомощи и тому подобных активностей.
Накануне, 24 ноября, в Открытом проводился поэтический вечер для сбора денег адвокатам по «Тюменскому делу», которое возникло в сентябре 2022 года и про которое говорят, что это «второе издание дела Сети», имея в виду и пытки, и идейную направленность заключенных — анархическую и антифашистскую. „
Кроме стихов были разные книжки и веганская еда — всё это полетело на пол, когда примерно в 19:20 в помещение ворвались двадцать с лишним мужчин в масках-балаклавах, с дубинками и в черной униформе без знаков различия.
Столы они тут же, не глядя, перевернули, всех присутствующих, человек 30–40, разделили по половому признаку: девушек и женщин поставили лицами к стене в позе «руки за голову, не поворачиваться, не разговаривать», парней и мужчин — в той же позе положили на пол, лицами вниз.
Автозак у здания «Открытого пространства». Фото: Telegram Трудно сказать, сколько именно часов мы лежали, а люди в униформе издевались над нами словесно и физически, попинывая ботинками, но могу предположить, что часа четыре. Потом начался процесс «фильтрации»: со всеми поговорили без протокола лица в штатском, напоминающие сотрудников Центра «Э», всех сфотографировали лица в униформе, у всех переписали IMEI телефонов, всех на автозаках увезли в ОВД. Там тоже обошлось без протоколов, задержанные написали объяснительные и были отпущены примерно между тремя и четырьмя часами утра. В Москве было морозно, я заранее поежился, представляя, как буду бежать до остановки ночного автобуса и как буду подпрыгивать на этой остановке, но девчонки позвали в такси. «Ну что, у тебя было ощущение, что ты пережил террористический акт?» Я тогда пожал плечами, но теперь думаю, что это и правда было похоже: неопределенная вооруженная группа, скрывающая свои лица и идентичности, захватила нас на совершенно мирном собрании, где читали стихи молодые поэты, последовательно нас унижала, особенно упирая на особенности внешнего вида (очки, длинные волосы у парней и тому подобное), физически третировала и угрожала, в течение многих часов никто из нас не понимал, когда окажется на свободе — сегодня, завтра, через десять суток или через десять лет.
Сознательно запугивают, терроризируют жителей Москвы давно: новыми законами, которые принимает Госдума, указами, которые подписывает президент, жестокими, с применением физического насилия, разгонами митингов и пикетов, показательными задержаниями по камерам видеонаблюдения, облавами в ходе так называемой «частичной мобилизации», которой не видно конца. Зачем, почему мы всё еще тут живем, почему не восстали, почему не сбежали, на худой конец?
Я вспоминаю фильм французского режиссера Трюффо «400 ударов»: мальчишки 13–14 лет, не нужные своим родителям — алкотам, вертихвостам или просто дубарям, практически не обучаемые ничему садистами-учителями и школьными надзирателями, прогуливают уроки, шляются по улицам, что-то глупо крадут, потом возвращают, попадаются при этом — и тут оказываются, наконец, в объятиях своей Великой Родины в лице спецзаведения для трудных подростков, интернета за колючей проволокой, куда каждую неделю насильно возвращают тех, кто пытается бежать. В финале картины главный герой сваливает из этой тюрьмы к морю, которого он то ли давно, то ли вообще никогда не видел. „
Мы все в Москве теперь как этот «трудный подросток» из фильма: должны сносить издевательства тупой и жестокой «системы»,
равнодушие или откровенную неприязнь родителей и ближайших родственников, мы все не понимаем, как это так вышло, что именно вот такой оказалась наша жизнь, ведь нам просто хотелось немного погулять по полному манящих неожиданностей городу, ну и, может быть, иногда сгонять к морю. Но выбор моря сейчас ограничен Мурманском, Калининградом и Сочи. Про Владивосток я уж и не говорю: у кого из нас есть деньги на то, чтобы добраться дотуда? У нас и на Сочи с Калининградом не хватает. Вот и сбегаем мы «с уроков» строго в районе между Алтуфьево на севере и Домодедовской на юге, ну и еще иногда в свободное время ходим на поэтические вечера с веганским угощением.
Весной мы не сбежали за границу, потому что не было загранпаспорта, визы и денег, а еще не было понимания, почему из города должны бежать именно мы, ведь это мы родились тут или приехали, пусть и недавно, но добровольно, в поисках поэзии, философии, смысла, радости и свободы, ну и да, какого-никакого рубля, не такого уж и длинного, как думают в тех местах, откуда мы когда-то приехали. Почему бежать должны именно мы, а не те, кто гордится своей униформой, с опознавательными знаками или без, и на этом основании издевается над окружающими?
Летом нам казалось, что всё это, из-за чего весной сбежали немногие наши знакомые, скоро закончится, всё вроде к тому и шло, как говорили нам те, кто обосновался далеко и владел важными источниками приема и передачи информации. Мы верили старым знакомым, слушали из-за границы увещевательные речи про необходимость «тихого сопротивления» и ждали «часа икс», когда все мы восстанем или когда всё само собой навернется. Из умных ютубов мы знаем, что революции и катастрофы в России всегда непредсказуемы, но преимущество за теми, кто первый подсуетился. Оставаясь на месте, мы втайне надеялись, что, может, на этот раз подсуетится Господь или фортуна даст нам.
Осенью, когда объявили частичную бессрочную, уехали уже многие из наших знакомых, но многие оставались: друзья, подруги, поэзия, философия, смысл, радость и какой-никакой рубль. Да, пришлось помониторить в соцсетях и мессенджерах, где раздают повестки, пришлось сменить место жительства, пришлось отказаться от пагубных привычек посещать заведения общественного питания и заходить в метро, где число камер наружного наблюдения скоро приблизится к числу пассажиров. К тому же студенческие и ученические отсрочки, к тому же материна подруга предложила хату в неприметной деревне, практически скит, к тому же подруга собственная позвала заховаться прямо у нее, на территории златоглавой белокаменной, порта пяти морей.
Остались снова. Но эта склонность к поэзии, к философии, к познанию истории родного края тянет в собрания, на чтения, на дискуссии — они у нас в городе всё еще проходят, с одного из таких событий я и начал свой небольшой рассказ. Нельзя же сказать, что лица в черной униформе, очень похожие на террористов, приходят всюду. Будем считать, что нам не повезло.
Будем считать, что я говорю вам не всё, что знаю, что делаю и что делаем все мы, москвичи и москвички 2022 года. Будем считать, что всё это — наша «невоенная тайна», что кто-то из нас пишет сейчас про это поэму, кто-то — философскую диссертацию, а кто-то протирает детали и оттачивает работу экспериментального вечного двигателя оптимизма. Будем считать, что мы не можем раскрыть все карты, потому что иначе у нас отнимут нашу поэзию, нашу философию и наш вечный двигатель, а потом нам же и вознамерятся продать за наш не такой уж и длинный рубль — родители говорят, такое уже было в восьмидесятые и девяностые, а то, что такое не раз случалось в последние лет пять-десять, мы помним и сами.
Я не проводил описи всех задержанных 24 ноября (может, и зря), так что не скажу достоверно, что все мы по-прежнему в Москве, я даже не смог бы дать обобщенной характеристики нас «всех». Всё же доставляли в отдел нас на разных автозаках, со всеми так и не познакомился, со всеми не поговорил. Знаю, что кто-то успел приболеть, что кто-то купил и прочитал новую книжку, кто-то новую книжку пишет, кто-то готовится к сессии.
А мне чего-то слог не идет. Я ведь хотел написать вроде как «дневник активиста» (хотя какие мы все, к черту, активисты после 24 февраля?), а получилось что-то типа объяснительной записки наблюдателя за русской природой — погодного и безобразного, столь обычного у нас в последние примерно тысячу лет или поболее.
Оставляю вас и себя в надежде на перемены. Цоя, кстати, по-прежнему всё еще играют и поют у метро — не сомневайтесь, уехавшие. Только всё чаще — женскими голосами.
Думаю иногда и я: эх, а родись я девчонкой!.. Но чего не случилось, того не случилось, менять этого не буду, гораздо важнее поменять в нужном направлении наш город и родину. Над этим работаем, ради этого и живем, уж поверьте. Не грустите там без нас (а нам без вас грустно, чего уж). Пишите почаще в свои свободные медиа, мы их почитываем, посматриваем. Но поделываем тут и свои.
Стены рухнут.
