1 month ago
22
В этом году исполнилось 125 лет со дня рождения Андрея Платонова, писателя, который глубже всех выразил дух советского эксперимента. «Счастливая Москва» всегда была в тени его главных вещей — «Котлована» и «Чевенгура». Впервые опубликованная в начале 1990-х, она не сразу привлекла внимание. Но Юрий Нагибин, например, отзывался о ней так: «”Счастливая Москва” — гениальный роман и, наверное, самый страшный у Платонова», «роман безмерного разочарования».
Платонов создал полную отчаяния книгу о том, как советский «новый человек» оказался раздавлен собственной мечтой. Сорин Брут рассказывает о незавершенном, но мощнейшем романе, который вынес приговор большевистской утопии.
. В 1933 году положение Андрея Платонова было шатким. Издать недавно написанные «Чевенгур» и «Котлован» невозможно. Полтора года назад Сталин прочитал повесть «Впрок», исчеркал поля угрозами и оскорблениями и отправил свой экземпляр в редакцию опростоволосившейся «Красной нови». Закономерное продолжение — нападки коллег, расторжение издательских договоров, отказы в публикациях. Платонов отвечал покаянными письмами, признавал неумышленный «контрреволюционный вред» текстов и клялся «перековаться» в порядочного «инженера человеческих душ».
Эта затея потерпела фиаско. „
Промучившись три года над соцреалистическим романом о «новом человеке» в декорациях «пролетарской Москвы», писатель породил вопиюще антисоветскую вещь.
Произведение он не завершил. По крайней мере, не отредактировал. Рукопись обнаружили в его домашнем архиве десятилетия спустя. Тем не менее, восстановленная «Счастливая Москва» смотрится законченной книгой. Голод, коллективизация, мобилизация общества, складывание культа личности Сталина — фон рождения романа. А последние строчки написаны в 1936-м, в преддверии Большого террора.
Роман строится вокруг переплетающихся судеб тех самых «новых человеков». Хирург Самбикин пытается найти средство от смерти и ругает себя за потребность отвлекаться от дела на сон. Механик Семен Сарториус — изобретатель с мировым именем — озабочен проблемой души. Городской землеустроитель Божко выучил эсперанто и ночами ведет интенсивную переписку с пролетариями всего мира. Как бы в противовес им дан «вневойсковик Комягин». Этот «лишний человек» средних лет самоустранился от мира и в полузабытьи коротает время до смерти.
Андрей Платонов. Фото: Общественное достояние / Wikimedia. Все они связаны чувствами к Москве Честновой. Юная Москва уже успела неудачно выйти замуж, уйти от супруга, отучиться в школе воздухоплавания и стать инструктором. В воздухофлоте, впрочем, она не задерживается. В поисках себя Москва как вихрь проносится сквозь книгу, очаровывает Божко, Самбикина и Сарториуса, но ни с кем не остается. Сильнее всех задет именно Сарториус — самый интересный персонаж романа.
Увлекает не столько сюжет, сколько философская наполненность и атмосфера, созданная особым платоновским языком. Построенный на приеме остранения и избыточных описаниях, он насыщает текст ощущением «первозданности». Герои на ощупь осваивают мир, так, словно всё для них впервые. Революция обнулила историю. „
Платонов часто отодвигает камеру, помещая героев в распахнутое пространство города, страны, космоса. «Новый человек» — Адам на голой Земле.
Именно за счет языка первая половина книги полнится юношеским (и революционным) драйвом. Прыжок Москвы с парашютом и ловкое приземление на крыло садящегося самолета. Танцы и разговоры блестящих молодых людей (этакий рейтинг «30 до 30-ти» от «Форбса» по-советски) в районном клубе. «Мульдбауэр предсказывал близкое завоевание стратосферы и дальнейшее проникновение в синюю высоту мира, где лежит воздушная страна бессмертия; тогда человек будет крылатым, а земля останется в наследство животным и вновь навсегда зарастет дебрями своей ветхой девственности».
Так же — самозабвенно, пафосно, истерично — они влюбляются и трудятся над приближением «всеобщего процветания». «Электричеством» героев сложно не напитаться. Но за надрывом неизбежно следует выгорание и разочарование — черная дыра, в которую Платонов неумолимо увлекает и героев, и читателя. «На Каланчевской площади за дощатой изгородью шахты сопели компрессоры метрополитена. У рабочего входа висел плакат: “Комсомолец, комсомолка! Иди в шахту метро!..” Москва Честнова поверила и вошла в ворота».
Заразительное воодушевление героев произрастает из внутренней дисгармонии. В комнате «незначительного» с «кроткими силами» человека Божко царит «бедное суровое убранство, но не от нищеты, а от мечтательности». Самбикин — «небрежен и нечистоплотен от экономии своего времени». После тяжелой работы «сны в благодарность оставляют его» — ясно, что в подсознании хирурга дела обстоят неладно.
Москва, Кремль, 1938 год. Фото: Михаил Прехнер / архивное фото. Принимая душ после операции и изучая себя, Самбикин обнаруживает, «насколько человек еще самодельное, немощно устроенное существо — не более как смутный зародыш и проект чего-то более действительного». Хирург утверждает, что грудная клетка — это свернутые крылья, потому что в древности люди могли летать. Ему, очевидно, этой функции не хватает.
По тексту щедро рассыпаны примеры человеческого несовершенства, а герои, в принципе, не бывают спокойны. Они либо «превознесены» мечтой, либо страдают.
Персонажи «Счастливой Москвы» заняты обузданием природы, но принять собственную натуру не могут. Москва Честнова — «душа утопии» и потому на протяжении всей книги бежит: из сиротского интерната, от мужа, от Божко, Сарториуса, Самбикина и Комягина — но, главное, от самой себя. Начало ее метаний: маленькая Москва наблюдает в окно мчащегося человека с факелом. Потом раздается выстрел. Крики, шум — это начало революции. Следом умирает отец, а осиротевшая героиня несколько лет скитается и голодает. На путь бегства Москву толкает чувство уязвимости, человеческой хрупкости. Оно же двигает и остальными героями романа.
Близость для «новых людей» — едва ли не главная трудность. Божко общается со всем миром, но не решается открыться Москве. Она тоже не может остаться с кем-то — всё боится упустить будущую «подлинную» жизнь и идеального спутника. Живое существо переменчиво — значит, ненадежно. Самбикин присматривает себе «невесту» в морге. А короткий роман Москвы и Сарториуса происходит в землемерной яме — читай, в «подземном царстве», как бы в тени смерти. По сути, эта тень и лишает его продолжения. „
«Новый человек» не может принять условия смертности. Это делает его невероятно жестоким по отношению к ближнему.
Если реальность вкупе с ее обитателями — неудачный проект, требующий серьезной доработки, то ее легко отвергнуть: можно без особого сожаления жертвовать собой и другими. Москва действует именно в таком духе.
Сарториус, отягощенный «разбитым сердцем», будто катится по наклонной. Из изобретателя с мировым именем превращается в скромного разработчика точных весов, а затем устраивается в заводскую столовую (под невзрачным именем «Иван Груняхин»). На смену страстям вокруг Москвы приходят сомнительные отношения с непримечательной Матреной Филипповной. Ее муж, атлет с плаката Костя Арабов, бросил ее ради французской комсомолки Кати Бессонэ, а старший сын покончил с собой. Сарториус-Груняхин поселяется у Матрены и ее младшего отпрыска, терпит от них грубость, но заботится о них.
Москва, 1938 год. Фото: Михаил Прехнер / архивное фото. Это падение выглядит революцией. Сарториус как бы изживает в себе «нового человека». На смену гиганту из стихов Маяковского или с картины «Большевик» Кустодиева приходит бережный «маленький человек» из поэзии Евгения Кропивницкого:
Там светы звездной жути: Краснеет красный Марс. А здесь огни и люди И на эстраде фарс.
Там бездны мировые: Простор весь звездно пуст. А здесь? Здесь тянут выи На оголенный бюст.
Там ужасы вращений, В звездах свод неба весь. Здесь водка, угощенье — И нам уютней здесь.
1944
Разрабатывая весы, Сарториус мучительно ищет внутренний баланс. Но находит его, только покинув берег утопии, не считающей своих жертв. Он создает частное пространство защиты и чуткостью пытается исцелить новую семью — лечится и сам. Глядя на спящую жену, он видит в ее лице лик «древнего ангела».
«Вы слышали, что есть золотое правило механики, — говорит герой, обращаясь к Кате Бессонэ, — некоторые думали посредством этого правила объегорить целую природу, всю жизнь. Костя Арабов тоже хотел получить с вами или из вас (…) кое-что, какое-то бесплатное золото… Он его ведь получил немного… не больше грамма! А на другом конце рычага пришлось нагрузить для равновесия целую тонну могильной земли, какая теперь лежит и давит его ребенка… Надо жить аккуратно». В этих тихих, но строгих словах слышится голос самого Платонова, обращенный и к эпохе, и к большевистскому футуристическому проекту.
