Я уехал из Украины в разгар мобилизации

35-летний мариуполец Станислав (имя изменено) 7 лет работал в море за границей. В феврале 2022 года он приехал в родной город в двухмесячный отпуск. Он собирался весело провести время с друзьями и семьей, но эти планы нарушила война. Станислав вывез семью из Мариуполя и собирался уехать в Великобританию, где его ждала работа на судне, но оказался невыездным из-за объявленной в стране всеобщей мобилизации. Он выбрался из Украины через оккупированные Россией территории и теперь, по его словам, радуется жизни в Европе. Многие соотечественники осудили его и сочли его поступок предательством, но Станислав говорит, что не чувствует себя обязанным воевать. Он рассказал «Холоду» о том, каким был его путь и почему он не жалеет о своем решении, несмотря на критику. 

Я уехал из Мариуполя семь лет назад по работе. Всегда мечтал работать в море, и в 2017 году моя мечта сбылась — устроился на работу в экипаж одного заграничного судна. За семь лет я поменял немало кораблей и должностей, посетил несчетное количество стран. Я предполагал, что в обозримом будущем захочу «сойти на сушу», но при этом не собирался возвращаться в Украину — скорее, стремился обосноваться где-то на севере Европы. 

В Мариуполе у меня оставались мама, младший брат и квартира, поэтому я периодически приезжал домой во время отпусков, проведывал родных и просто весело проводил время. Моя зарплата в 2 тысячи долларов позволяла мне чувствовать себя очень состоятельным человеком в Мариуполе, где зарплата могла составлять 150–300 долларов. Я ходил по ресторанам и магазинам, мог многое себе позволить. 

В феврале 2022 года у меня наметился двухмесячный отпуск, и я, как обычно, собирался провести его в Украине. Конечно, я слышал толки о том, что Россия готовит нападение, но не воспринимал их всерьез. Моя мама, живущая в Мариуполе, не верила, что может начаться война. Что уж говорить обо мне. Вдали от дома и всех этих геополитических волнений я вообще не чувствовал, что эти угрозы сколько-нибудь реальны. Можно сказать, заразился заграничной безмятежностью. 

«Камон, какая война в XXI веке?» — думал я. 

19 февраля я приехал в Мариуполь. До 22 февраля обстановка в городе была спокойной. Я встречался с друзьями, люди вокруг тоже занимались привычными делами. Но вечером 22 февраля тысячи людей вышли на площадь у Драмтеатра (речь о том самом Донецком академическом областном драматическом театре, при бомбардировке которого 16 марта 2022 года, по разным данным, погибли от 300 до 600 людей. — Прим. «Холода») с украинскими флагами. Просто чтобы показать, что здесь россиян не ждут и присоединяться к РФ никто не хочет. А на следующий день я заметил, что в торговых центрах закрываются многие сетевые магазины. Меня это удивило, но я подумал, что они просто паникеры, и не придал этому никакого значения. 

А в пять утра следующего дня мне позвонила знакомая. Она собиралась приехать в Мариуполь, пройти здесь медицинское обследование, но сказала, что ей не удалось добраться до города. Я открыл окно, услышал какие-то взрывы вдалеке, увидел, как на Володарском шоссе, по дороге к выезду из города и у заправок собираются огромные очереди из машин. Так я понял, что началась война. 

Я позвонил маме с братом, которые жили в доме в частном секторе, и сказал им срочно приезжать ко мне в 23-й микрорайон. Нам всем было страшно, и никто не понимал, что нам делать дальше. Но я настаивал на том, что нам надо как можно скорее выбираться из города, потому что непонятно, как дальше будут развиваться события. Мама очень не хотела уезжать из дома, но спустя шесть часов уговоров нам с братом наконец удалось усадить ее с нами в машину и выдвинуться по направлению к Киевской области. Уговорить бабушку уехать нам не удалось. 

С бабушкой, слава богу, все было хорошо. Она осталась в родительском доме на окраине города, вдали от боев. Питалась закрутками и консервацией, всяческими заготовками, которые родители делали на зиму. Думаю, если бы не они, бабушке пришлось бы худо (В Мариуполе во время осады города не было воды, электричества и тепла. Очень многие жители города голодали, так как в продовольственных магазинах закончились продукты, к тому же многие боялись выходить из домов из-за обстрелов. — Прим. «Холода»). 

В нашем же случае решение уехать спасло нам жизни. Дом, в котором располагалась моя квартира, сгорел дотла.

Ночью мы с мамой и братом добрались до Кременчуга. Ехали очень долго, потому что в первый день войны очень многие пытались уехать из своих городов, и на дорогах образовались жуткие пробки. В Кременчуге мы переночевали у друзей и на следующий день поехали в село близ Переяслава (город в Киевской области — Прим. «Холод»), где жила родня моего отца. Там оставался папин старый дом, в нем мы и поселились.

Условия жизни были спартанские: в доме было жутко холодно (а из теплой верхней одежды у нас у каждого было только по одной куртке) и невозможно было принять душ. Я списался со своей подружкой, у которой родители жили в Черкассах, и попросил их нас приютить. Два месяца мы прожили у них, но потом были вынуждены вернуться в отцовское село. 

Наше положение усугублялось тем, что в селе не было работы, а деньги, которые я привез с собой в отпуск, заканчивались. Брат с мамой собирались впопыхах, деньги с собой не взяли, и это были единственные средства, на которые мы жили.  

Поначалу мы получали государственные выплаты размером в две тысячи гривен (чуть больше четырех тысяч рублей. — Прим. «Холода») как переселенцы, но на второй месяц полномасштабного вторжения они поступать перестали (Станислав не назвал «Холоду» причину прекращения выплат ему и его семье. По закону выплаты переселенцам должны были предоставляться ежемесячно). Мы с братом рассматривали вариант перебраться в Киев, где был шанс найти какую-то работу. Но потом соотнесли среднюю зарплату с арендой жилья в столице и поняли, что это нереально. 

В селе, где мы жили, было тихо, но нас все равно не покидало ощущение, что продолжать находиться где-либо в Украине в разгар войны небезопасно. Меня ждал готовый контракт в Великобритании, мой брат до начала войны тоже собирался искать работу за границей. Мы хотели уехать в Европу, но сделать этого никак не могли. С начала войны власти Украины объявили всеобщую мобилизацию и запретили выезд за границу для мужчин 18–60 лет. 

Мне казалась жутко несправедливым, что я не могу выехать из страны, в которой не хочу находиться. До 2022 года я думал, что только руководства таких стран, как Северная Корея, удерживают своих граждан силой. И не мог поверить, что такое возможно в Украине, где в публичном дискурсе только и разговоров, что о свободе и демократии. 

Я был честен с собой и сразу признался себе в том, что не хочу на фронт. Я против насилия и не смог бы убивать людей, какими плохими они бы ни были. А еще, сколько я себя помню, я всегда был анти-патриотом и глобалистом. Не верил в расхожую присказку «где родился, там и пригодился» и всегда стремился жить за границей.

Я не чувствовал себя чем-либо обязанным месту, в котором родился. Все, чего я добился в жизни, я добился своим упорством и трудом. Моя страна никак мне в этом не помогала. Если бы моя страна заботилась обо мне, политики не занимались коррупцией, не обманывали народ и уважали наши права, а люди не были бы токсичными, и им можно было бы доверять, уходить из дома, не заперев все на 10 замков, — возможно, я бы чувствовал какое-то чувство долга по отношению к стране и живущим в ней людям. Но в моем случае это было не так, и война в таком положении вещей ничего не изменила. 

Однако для многих моя правда оказалась неудобной. Украинские журналисты только и рассказывали, что все мужчины поголовно стоят в очередях у военкоматов и рвутся в бой. Представители мировых СМИ, которым я часто давал интервью о происходящем в Мариуполе в первые недели войны, тоже не хотели меня слушать, когда я рассказывал им о том, что нас держат словно в тюрьме. 

Но из общения с обычными людьми я понимал, что не один такой. Да, были ребята патриоты, которые в первые же дни пошли в армию добровольцами. Но были и те, кто всеми правдами и неправдами пытался уехать за границу. В том числе многие уезжали по программе «Шлях», но я такой вариант не рассматривал. У меня не было таких денег, к тому же я никогда не имел дело с коррупционными схемами и боялся к ним прибегать.

Что такое программа «Шлях»?

В переводе с украинского «Путь». С помощью этой программы украинское правительство, начиная с марта 2022 года, регулировало выезд за границу водителей, перевозящих гуманитарные грузы. Водители, попадающие в списки, могли выезжать за пределы страны на период от 30 до 90 дней. На деле же в списки попадали люди разных профессий, которые потом никогда не возвращались в Украину. По свидетельствам украинцев, выехавших из страны по программе «Путь», попадание в списки стоило им больше 15 тысяч евро. Всего таким образом из Украины выехали более девяти тысяч человек. 

Прошли апрель и май. Деньги заканчивались, работы не было, границы продолжали оставаться закрытыми. Мы с братом были в подавленном состоянии, часто разговаривали о смерти. Мол, закончатся деньги, нам придется пойти на фронт, ловить пули. Такая перспектива удручала, и я даже задумывался о том, чтобы купить на последние деньги доксиламин в аптеке и смешать его с алкоголем (смешение снотворного с алкоголем может привести к передозировке вплоть до летального исхода. — Прим. «Холода»). Но мне очень помогало, что люди из других стран регулярно присылали мне немного денег. С кем-то из них мы работали вместе, кто-то вообще меня не знал, просто слушал мои интервью зарубежным каналам и хотел мне помочь. 

В июне я узнал, что некоторым морякам удается выехать из страны. Решение, позволяющее украинским морякам выезжать из страны, было принято только 27 августа 2022 года. Но уже в июне многие стали пользоваться некоторой неразберихой в законах и тем, что не все чиновники хотели разбираться в том, кому положено выезжать за границу — учителям, студентам или морякам. Я понял, что это мой шанс. Пришел в Территориальный центр комплектования и социальный поддержки в Переяславе, показал сотрудницам свой контракт на работу в море и документы моряка. Женщины в форме смотрели на меня с неприязнью, но все же приняли меня, попросили перевести все документы на украинский язык и заверить их у нотариуса, а когда я это сделал, отправили меня проходить военную медицинскую комиссию. Предупредили, что с новым законом не сталкивались, моряков в Переяславе не встречали и решение по моему делу целиком будет зависеть от начальника. 

Начальник, судя по всему, оказался добрым человеком. Через несколько дней после прохождения комиссии я получил официальное разрешение на выезд за границу и меня сняли с учета в военкомате. 

Получив заветную бумажку, мы с мамой в тот же день поехали на машине к границе с Польшей, в город Устилуг. В шесть-семь часов вечера встали в очередь на пропускном пункте. 

Сотрудники пограничной службы, две женщины и один мужчина (они не представились), сначала попросили меня предъявить разрешение на выезд. Получив его, приказали выйти из машины. Они провели меня в отделение пограничной службы, которое находилось недалеко от очереди на границе, и посадили в маленькую комнатку, где допрашивали до шести утра следующего дня. 

Они почему-то не верили, что удостоверение у меня не поддельное. А на мои предложения позвонить в военкомат или лично подполковнику, который подписал мой документ, агрессировали. Одна женщина была настроена особенно враждебно. Ее оскорбляло, что я разговаривал с ней на русском, и она разразилась целой тирадой о том, что все мы, мариупольцы, — русня. Она сказала, что это из-за нас и нашего русского началась война, и добавила, что было бы лучше мне остаться в Мариуполе.

Около шести утра следующего дня за мной приехала полиция. Сначала они забрали телефон и заставили подписать бумагу, в которой утверждалось, что я отдал его добровольно. Я не хотел делать этого, но тогда сотрудники полиции назидательно сказали мне, что тех, кто отказывается от сотрудничества с ними, нынче называют коллаборантами. А таких людей не ищут, даже случись им пропасть в лесу. Я расценил эти слова как угрозу и сделал все, чего от меня требовали. 

Потом меня доставили в полицейский участок в Луцке (административный центр Волынской области, в полутора часах езды от Устилуга. — Прим. «Холода»). Мама, которая всю ночь просидела в машине, пока меня допрашивали в пограничном пункте, поехала вслед за нами. В участке мне объяснили, что проведут независимую экспертизу моего документа, а пока я обязан находиться в городе и никуда не уезжать. Предложили остановиться в придорожном отеле, которым владел начальник местной полиции. Притом что отель был больше похож на плохой и повидавший виды хостел, номер в нем стоил 500 гривен (чуть больше тысячи рублей. — Прим. «Холода») за ночь.  

Каждый день я приходил на допросы в полицейский участок. Полицейские из раза в раз задавали мне одни и те же вопросы: как и где я подделал документ, кто мне в этом помогал. Я не понимал, чего они от меня хотят и почему не могут позвонить в военкомат в Переяславе и узнать у них, поддельные мои документы или нет. Я думал, что за пару дней они сделают экспертизу. Выяснят, что это было какое-то недоразумение, и меня выпустят за границу. 

Но этого не происходило. Поэтому я решил, что надо что-то делать. С маминого телефона я позвонил первому попавшемуся юристу, чей номер мне попался в интернете, и адвокату, которого мне посоветовал мой друг из Израиля. Они оба сказали мне, что ситуация, в которой я нахожусь, нештатная. Они посоветовали играть «в молчанку» с полицией и ничего им не рассказывать. 

А второй еще подсказал схему, по которой можно выехать из Украины через оккупированные территории. До того, как мне об этом рассказал юрист, я и понятия не имел, что люди так выбираются за границу, что украинские пограничники вообще пускают кого-либо на территории, оккупированные врагом. 

Мне было страшно ехать таким путем, но я решил попробовать. В тот момент у меня было ощущение, что полицейские готовятся упечь меня в тюрьму по выдуманному обвинению и другого выхода, кроме как бежать, я не видел. На третий день пребывания в Луцке я выключил мамин телефон, чтобы полицейские не смогли нас локализовать, и поехал с ней в Переяслав. Оставив ее там, я взял с собой брата, и мы вместе поехали в Запорожье. 

В Запорожье у автовокзала была очень гнетущая обстановка. Люди, которые приезжали из Мариуполя, оставались без жилья, ночевали прямиком на автовокзале или в близлежащих хостелах. Все были в очень подавленном состоянии и очень плохо выглядели. На автовокзале мы встретили водителя автобуса, который согласился отвезти нас до Мелитополя за 100 долларов. 

Мы уже было полезли к нему в автобус, как увидели, что неподалеку разгружается автобус, только что приехавший с оккупированных территорий. Я захотел узнать у этих людей, чего ожидать от поездки, и подошел к одному из выходящих из автобуса мужчин. Он стал рассказывать, что там творится ад, русские могут высадить из машины, ограбить и расстрелять любого, чья внешность им не понравится. И назвал наш план поездки самоубийством. Мы с братом очень сильно испугались. Сели обратно в машину и вернулись в Переяслав, к маме. Хотели еще раз как следует обдумать и взвесить все наши перспективы. 

Через два дня я понял, что больше так не могу. Брат остался в Переяславе, а я купил себе простенький телефон — мой так и остался у полицейских в Луцке, — оделся в старые вещи, чтобы выглядеть как можно неприметнее, собрал в маленький рюкзак документы и даже сделал себе потайной карман в трусах, в который спрятал оставшиеся деньги. Вернулся на автовокзал в Запорожье и сел в автобус до Мелитополя.

Автобус выехал в шесть утра и через полчаса встал в большую пробку машин из 300 — очередь у блокпоста. Украинские полицейские, работающие на блокпосту, высаживали из машин и автобусов всех пассажиров, проверяли их документы (пускали только людей с пропиской в Мариуполе или Мелитополе), изучали содержимое сумок и пропускали дальше. Наша очередь дошла только в час дня. 

Нас высадили из автобуса, каждого проверили и прочли нам напутственную речь о том, какие мы все твари, что едем на оккупированные врагом территории. Потом, правда, один из полицейских еще раз зашел к нам в автобус и уже по-человечески с нами поговорил. Попросил беречь себя и пытаться как можно скорее выезжать в Европу. Не задерживаться на оккупированных территориях и в России. Потому что там скоро будет одна выжженная земля. 

Мы проехали еще несколько украинских блокпостов, но на них осматривали уже одного только водителя и особо не задерживали. Около трех часов дня мы подъехали к блокпосту у Васильевки, который контролировала российская армия и встроились в очередь из 200 с лишним машин и автобусов. Водитель сообщил нам, что русские пропускают машины только до пяти вечера, а еще пропуск частенько закрывают из-за обстрелов близ дороги, так что он нередко проводит по двое суток в очереди. Дела наши были плохи. Военные очень тщательно досматривали машины и пропускали по одному автомобилю каждые полчаса. 

На дороге встречались сожженные и расстрелянные автомобили, по обочинам валялись мины. В какой-то момент мимо нас пролетел снаряд и мы услышали взрыв. Всем было очень страшно, но перспектива ночевать в таком месте особенно не улыбалась женщинам с маленькими детьми, которые находились в нашем автобусе. Одна женщина подговорила своего сына притвориться, будто ему плохо и он теряет сознание. Две другие выбежали из автобуса, замахали руками и принялись громко кричать, что здесь плохо ребенку и звать врача. 

Скоро к нам подъехала «буханка» с большой литерой Z на борту. Оттуда вышло трое молодых солдат довольно грозного вида. Один из них зачем-то навел на наш автобус пистолет. Женщины объяснили им, что мальчику плохо. Тогда второй солдат сказал первому убрать оружие, зашел в автобус, посмотрел на мальчика и вызвал по рации медика. Через 15 минут к нам подошел человек, представившейся врачом. Нам повезло, что тот мальчик довольно искусно притворялся больным. 

Врач осмотрел его и сказал, что мальчику стало плохо от жары и обезвоживания. В тот день и правда было жарко, 35 градусов, а в автобусе не было кондиционера. Очень многие изнывали от жары. Врач велел принести нам воды и пустить вне очереди. Эта идея не понравилась военным, но посовещавшись, они решили последовать советам врача. Принесли нам воды, быстро осмотрели документы и проводили наш автобус в начало очереди. 

Думаю, скорому решению нашего вопроса помогло то, что российские военные видели мариупольскую прописку и относились к нам как к «своим», а один из них открыто флиртовал с одной из женщин, бывших в нашем автобусе. Но мне было все равно на то, что военные считали меня «своим» — я не собирался доказывать им обратное и просто радовался тому, что нас пропустили и не убили. 

По дороге в Мелитополь мы останавливались у еще пяти блокпостов. Но у них уже не было значимых очередей, военные просто каждый раз заходили в автобус на две минуты, проверяли наши документы, вглядывались нам в лица и пропускали дальше. Вечером того же дня мы приехали в Мелитополь. На автовокзале висел список с телефонами перевозчиков, я позвонил по одному из них и узнал, что следующий автобус в Чонгар (село в Херсонской области) выедет только в девять утра следующего дня. План мой заключался в том, чтобы поехать в Чонгар, оттуда в Крым, потом в Россию — и в Европу.

На автовокзале я подружился с таксистом, он подсказал мне, где можно купить российскую симку и устроил меня на ночлег к своей знакомой. На следующее утро я сел на автобус до Чонгара и довольно быстро, за два часа, оказался на границе с Крымом. Водитель автобуса не стал довозить нас до самих пропускных пунктов (их было несколько), высадил и показал как дойти до них пешком. В группе все тех же людей (все были украинцы) мы дошли до границы и стали долго проходить там множественные проверки. По дороге как могли поддерживали и подбадривали друг друга, потому что все очень нервничали и переживали, что нас могут не пустить. 

Российские пограничники спрашивали у меня, еду я в Россию транзитом или собираюсь надолго. Я отвечал, что держу путь в Европу. Тогда они выдали мне бумагу, в которой было написано, что я имею право на законных основаниях находиться в России трое суток. После этого меня и всех остальных мужчин отвели под тент, натянутый у пограничного пункта. Посадили на землю, принесли нам ящик воды и приказали ждать. Так я понял, что нам предстоит пройти «фильтрацию» (процедуру, в ходе которой сотрудники российской ФСБ осматривают содержимое багажа и телефонов украинцев и допрашивают их, прежде чем пустить в Россию. — Прим. «Холода»).

Через четыре часа меня позвали зайти внутрь странного помещения — большого контейнера, переоборудованного под комнату для допроса. Там меня встретил мужчина. Он не представился, но, как я понял, был сотрудником ФСБ. Он попросил меня открыть рюкзак и, не касаясь вещей, изучил его содержимое. Затем приказал отдать ему мой телефон. Ему не понравилось, что телефон был новый и пустой. Но когда я рассказал историю о том, как мой телефон у меня отобрали украинские пограничники на границе с Польшей, подобрел. Эта история ему явно понравилась. 

Вообще, он был очень хитрый, иногда включал «доброго полицейского» и говорил со мной дружелюбно, даже улыбался. Иногда, наоборот, играл роль «плохого полицейского»: переходил на резкий тон и всячески показывал мне, что мне не верит. Он очень долго и подробно расспрашивал меня о моей работе в море, вынудил рассказать много подробностей о жизни на корабле и путешествиях.

Я не знаю, сколько минут или часов длился этот допрос, но мне показалось, что с его начала и до того момента, как этот мужчина проводил меня обратно на улицу, прошла целая вечность. Перед тем как вывести меня на улицу, он сказал мне: «Увидишь ты свой корабль. Я сейчас вынесу тебе паспорт и телефон, и будешь свободен».  

Я ему не поверил: думал, он сейчас загуглит меня, найдет кучу моих интервью иностранным изданиям и антивоенные комментарии в соцсетях и никуда не пустит. Но через 10 минут он действительно вернулся с моим телефоном и паспортом в руках. И я перешел границу. 

На выходе из пропускного пункта я увидел множество автобусов, которые развозили людей кто в Польшу, кто в Грузию, Латвию, Эстонию или Германию. Я забрался в первый же автобус, который ехал в Польшу, заплатил 600 долларов за поездку и провел следующие 42 часа в дороге. Мы иногда останавливались на заправках — там менялись водители, а мы закупались едой. Ехать так долго было непросто, но никто об этом не думал. Мы столько пережили, что долгая дорога не казалась нам серьезным испытанием. Разве что последним рывком к свободе. 

Но вышло так, что перевозчики нас кинули. Водитель высадил нас у границы с Латвией на пропускном пункте «Убылинка», а сам уехал. На границе стояла толпа из нескольких сотен пешеходов, но их пропускали сильно медленнее, чем людей на машинах. Люди спали, ели и ходили в туалет на траве у дороги, лишь бы далеко не отходить от своего места в очереди. Я подошел к сидевшим в очереди людям и узнал, что они ждут там третьи сутки. Мне стало дурно от услышанного и увиденного, и я стал срочно искать выход. 

Я стал стучаться в окна стоящих в очереди машин и предлагать им деньги за то, чтобы те перевезли меня через границу. К тому моменту у меня осталось всего 400 долларов в потайном кармане. Но никто не хотел меня пускать даже за деньги, мне все показывали какие-то заполненные листочки и говорили, что спускают только по спискам. Через час безрезультатной беготни от машины к машине я увидел, что в очередь встроился красный микроавтобус «Мерседес». Я подбежал к нему и договорился с водителем, что он довезет меня до Польши за 100 долларов. 

У него в машине было пять свободных мест, он сторговался с еще парой ребят, дал нам заполнить анкету, в которой надо было указать наши данные и данные автомобиля. Мы так и сделали. Границу мы миновали без проблем, у всех, включая меня, документы были в порядке. У меня был полный пакет документов: биометрический украинский паспорт, по которому я мог без визы въехать в Европу, а также шенген, виза США и ID моряка, позволяющий мне въезжать в Великобританию.  

19 июля 2022 года я заехал в Польшу. Этот день я до сих пор считаю своим вторым днем рождения. Я спустил еще немало денег на то, чтобы добраться до Варшавы и средств на покупку авиабилетов куда-либо у меня не оставалось. Да и лететь мне было некуда. Судно, на которое я стремился попасть по контракту, отплывало из Лондона только через две недели. Тогда я позвонил знакомому мне испанскому журналисту и попросил его о помощи. Он купил мне билеты в испанский город Кадис и приютил у себя. 

За два дня я оформил убежище в Испании и получил ВНЖ, а через неделю ко мне по тому же маршруту приехал брат. С единственным различием, что он добирался до Испании из Грузии, а не из Польши, как я. Он остался в Испании, а я отправился в круиз, работать. 

Маму я тоже уговорил уехать. Мой папа к тому моменту уже несколько лет как работал дальнобойщиком в Латвии и, как и я, приезжал в Мариуполь только во время отпусков. Был в рейсе, когда началась война. Мама уехала к нему. Примерно тогда же она рассказала мне, что ей позвонили следователи из Луцка. Сообщили, что две независимые экспертизы подтвердили, что мое разрешение на выезд из страны не было поддельным. 

У меня не было времени думать о том, как все произошедшее сказалось на моей психике. В моменте я не анализировал ситуации, в которые попадал, не поддавался эмоциям и пытался мыслить рационально. Хотя порой мне было очень и очень страшно. Первые же месяцы в Европе я просто радовался тому, что наконец нахожусь в безопасности, и отдавал всего себя работе. Но по ночам мне часто снились кошмары, будто я так и не выехал из Украины. Снились кадры разрушенного Мариуполя из новостей, допросы у пограничников — неприятные воспоминания все равно настигали меня, как бы я ни пытался от них отгородиться. 

Брату этот период дался гораздо сложнее, чем мне. Он рассказывал, что постоянно думает об Украине и побеге оттуда. Когда я уехал, он остался в Испании. Выучил язык, так что мог почти свободно на нем изъясняться, но трудоустроиться так и не смог. Через год жизни в Испании он нашел работу в Нидерландах и переехал туда. 

В феврале 2023 года я отработал свой семимесячный контракт на корабле и загорелся идеей перевезти всю семью в Норвегию. Эта страна давно меня манила, я мечтал туда переехать. А еще я очень хотел собрать под одной крышей всю свою семью. Нам всем пришлось очень нелегко в последний год, и я хотел, чтобы мы держались вместе. 

Мы действительно все переехали в Норвегию и получили там коллективное убежище. Брат и отец выучили норвежский язык на базовом уровне, купили катер и стали ходить на рыбалку, наслаждаться местным колоритом, но маме это оказалось не под силу. Она не могла выучить язык и адаптироваться к новой реальности. Очень скучала по дому, постоянно ездила в Мариуполь к бабушке. Они из-за этого ссорились с папой. И в этом году мама окончательно вернулась в Мариуполь. С папой они расстались. 

Мама рассказывает сейчас, что город потихоньку восстанавливается, хотя теперь там все «по-другому». Я пытаюсь уважать ее выбор, но, если честно, его не понимаю. Не столько из-за политики, сколько по личным мотивам. Я не понимаю, зачем жить в городе, где объективно небезопасно строить свое будущее, если можно совершить небольшое усилие над собой и влиться совсем в иную реальность, где нет войн. Стать частью населения страны со стабильной экономикой и одним из самых высоких на свете индексов человеческого развития.  

Я очень хотел жить в Норвегии с братом и папой, но случайным образом основался в Латвии. Когда в 2023 году я помогал родителям переехать из Латвии в Норвегию, я встретил девушку. Я не рассчитывал на что-то серьезное, сразу сказал ей, что мне скоро уезжать, предложил просто классно провести время, попить вино, поесть хинкали. Но влюбился в нее с первого взгляда. И поскольку она не захотела переезжать ни в какую Норвегию из родной Латвии, я съездил, решил все дела в Норвегии и вернулся к ней. Мы два месяца повстречались, а потом я сделал ей предложение. 

Мы уже год как женаты, купили в Латвии машину и пока планируем свое будущее здесь. Я продолжаю ходить в рейсы, иногда мы с женой навещаем папу и брата в Норвегии. Я чувствую, что живу именно так, как всегда хотел. На свободе, в спокойствии и достатке — как того заслуживает любой человек. 

Я бы хотел забыть, что со мной было, и просто жить спокойно дальше. Но новости из Украины не позволяли мне закрыть глаза на происходящую там несправедливость. Это немыслимо, что людей сейчас спокойно при свете дня похищают на улицах, сажают их в автобусы и насильно отправляют на войну (в этом году в Украине действительно были зарегистрированы случаи принудительной мобилизации. — Прим. «Холода»). Что те украинцы, которые не хотят умирать и убивать, вынуждены прятаться по подвалам или рисковать жизнью в попытке пересечь закрытые границы с Европой, которые охраняются с дронов так же, как фронтовые границы с Россией, — если не лучше. В то время как чиновники, знаменитости или просто богатые люди запросто избегают мобилизации. 

Я понимал, что если бы не бежал два года назад, то мог бы оказаться на месте тех мужчин, которых похищают сотрудники ТЦК (Территориального центра комплектования и социальный поддержки. — Прим. «Холода») в рамках «бусификации» (термин наподобие российской «могилизации»; с помощью него украинцы описывают принудительную мобилизацию, происходит он от слова «бус», так как нередко сотрудники ТЦК увозят принудительно мобилизованных людей именно в микроавтобусах. — Прим. «Холода»), и тех, чьи тела находят в реке Тиса на границе Украины с Румынией. 

Сначала я писал о таких случаях у себя в соцсетях, чтобы обратить внимание своих фолловеров на то, что творится в Украине. А потом написал там же и о своем побеге. Я сделал это в терапевтических целях. Выговорился о наболевшем, чтобы окончательно отпустить эту ситуацию и почувствовать облегчение. 

А также для того, чтобы нормализовать мой опыт, показать ребятам, которые поступили так же, как и я, что они не сделали ничего плохого. Слово «уклонист» сейчас используется в негативном ключе: «уклонистов» принято ругать, называть предателями. Но на самом деле никакие мы не предатели. Мы просто хотим жить обычной жизнью вдали от смерти, войн и грязных интриг политиков, которым до нас нет никакого дела. Работать на нормальной работе, быть рядом с любимыми, строить семью, покупать машины и дома, ездить в путешествия. При военном положении сейчас только женщинам доступны такие вещи, но я считаю, что это не стыдно — быть мужчиной и хотеть мирной жизни. 

Конечно, со мной многие не согласны. Под рассказом о побеге и под рядом других своих постов я вижу обзывательства в свой адрес. Украинцы пишут мне, что я трус, коллаборант и поддерживаю русских. Но мне на это наплевать. Если люди так думают и привыкли видеть мир только черным и белым, мне их в этом не переубедить. Я просто радуюсь тому, что кому-то мой рассказ откликнулся, что многие меня поддерживают и радуются тому, что мне удалось спастись. 

Мнение героя может не совпадать с мнением редакции.

Сообщение Я уехал из Украины в разгар мобилизации появились сначала на «Холод».